Топонимы; масштаб, часть вторая

По-вьетнамски «вечер» и «я» — омонимы*. В свою очередь, они являются омофонами** к английскому слову «игрушка».

«Той».

Сегодня самая длинная ночь в году, но здесь, ближе к экватору, это не так ощутимо: всё равно в начале седьмого уже рассветёт.

Зная, что ночь будет коротка, всё же не могу не поддаться меланхолии конца года — по привычке, и минуты растягиваются, расстояние между предметами заполняется отчуждением. В тесном и уютном номере, когда Ж. крепко спит, остаюсь в нерешительном копошении. «Я», «вечер», «игрушка».

Сквозь стены и плотные шторы доносятся тяжёлые танцевальные басы, диджейская музыка, под которую невнятно начитывает эмси, далеко не первый ученик «британской школы», что-то из худших образчиков жанра, девяностые. Стоит сердцу привыкнуть, как ритм ускоряется. Бум-бум-бум, от праздника не сбежать.

У меня есть пара игрушек, и я их достаю, чтобы помедитировать над ними. Стилизованные под плёночные круглые и маленькие катушки led-подсветки для фотоаппарата. Одна из них даёт цветное освещение, а другая — просто дополнительный источник света.

Случайно увидел обзор на YouTube и заказал на сайте «Лазада». Они мне очень нравятся, маленькие и красивые, устанавливаются в горячий башмак, бьют не так, как вспышка, можно использовать для фото и видео. Но главное от этих катушек — тактильное ощущение; подделка, от которой не ожидаешь качества, оказывается полезным инструментом для творчества. Делаю несколько снимков: холодный, тёплый, нейтральный.

Это не разбудит Ж., она ничего не знает про дурную музыку. Выхожу на балкон, этаж номер пять по факту седьмой и последний, включая парковку и ресепшен.

— Как тебе анапский стиль Нячанга? — спрашивает приятель в мессенджере.

Надо мной облачное небо, а впереди широкая вода, по которой рассыпались огоньки далёких судов. Одна песня перетекает в другую, вспоминаю утро в Анапе в этом мае. Вчера мы с Ж. расписались в Геленджике, погуляли там, встретились с её подругой, а потом сразу в Анапу, к моему взрослому моногамному другу, мастеру тостов, — полюбоваться вдохновляющим референсом их с женой тихого старения. Рассвет, но уже тепло, одинокий пьяный юноша спал на набережной. Я увидел через витрину фигурку зелёного седоусого лягуша с газетой и сказал, что мне нужна она: ведь это я. Сейчас в Чёрном море разлилась нефть, и волонтёры вылавливают и отмывают животных в Анапе.

С утра нас ждал, будто у падика, совсем другой Нячанг, мой дружок.

По дороге к горе зашли в местную кофейню, где Ж. в очередной раз порадовалась, что я могу отчеканить заказ по-вьетнамски и меня понимают. Прошли через рынок до тропы, ведущей на гору. На этих тропах все люди как добрые соседи. Гора густая, зелёная, тропа как пунктир от холма до холма — кажется, что земля пахнет, как моя родная, сибирская, скалы напоминают те, что видел в детстве на даче у деда, лазая по возвышениям вдоль берега Томи. Поднялись на несколько пролётов, не до самой вершины, и огляделись:

— Совсем другое дело.

Теперь световой день будет удлиняться. Спасибо тебе, день. В этом утре разлилось блаженство, как дымка, и минувшая оди-ночь сейчас уже отпрыгнула в антивселенную. Мы справимся сегодня со всеми задачами белых людей: арендовать мопед на день, купить билеты на поезд, пробраться через несколько бестолковых коммуникаций и даже (!) найти место для роскошного, хоть и не очень вкусного завтрака.

Будем смотреть на неуместный в веганском ресторане бассейн с разноцветными и разнокалиберными сомами, втягивающими воздух, не боящимися людских рук, и Ж. будет делиться со мной фактами из интернета:

— Единственный враг сома — человек.

— Но это не я?

Я протяну палец, и сомы из воды потянутся навстречу, и я испугаюсь того, как их пасти похожи на влагалища. Пятнистые сомы, сом — японский флаг, чёрный сом, голубой сом отбывают в этой тюрьме срок до следующего перерождения. Здесь нет ничего, кроме искусственного движения воды, и один из сомов захочет что-то сообщить, мне только придётся отвести взгляд.

— Они могут съесть кошку или втянуть курицу, когда вот так затягивают воздух.

— А зачем они его втягивают?

— Бывает, что в воде не хватает кислорода.

Этого ничего не видно с горы, но тихое приключение уже затаилось где-то у подножия.

Поезд напоминает передвижную коммунальную квартиру. Проводник нараспев предлагает товары. Среди того, что он перечисляет, у меня получается разобрать: вода, кофе с молоком, кофе со льдом, пиво. Мы едем спиной вперёд, но не укачивает, поезд движется равномерно и уверенно. Мне даже удаётся поспать (ночью опять долго не мог уснуть от творческого экстаза, предчувствия работы и путешествия). Просыпаюсь, переворачиваюсь, упираю ноги поудобнее в подставку для них, читаю с телефона. Ровно посередине поездки — время обеда. Мы едим рис с овощами и тофу, который Ж. купила у монастыря, пока я сторожил вещи на железнодорожной станции.

Ловко орудуем палочками, пожирая вкусноту из одного на двоих поролонового контейнера, запиваем нежным бульоном на зелени прямо из маленького пакетика.

Отхожу в туалет, стою в тамбуре. Кондиционер работает, да и вообще в поезде хорошо, хоть и выглядит всё ветхим, но даже розетки на наших местах работают; ехать ещё два с половиной часа.

Часть тамбура оборудована под шкаф, и через окошко в дверце я вижу полку с плюшевыми медведями жёлтого и бежевого цвета.

Вьеты умеют кайфовать, полулёжа на сиденьях, босые стопы зачастую укладываются на поручень соседу спереди. Меня такое зрелище радует, рифмую эти ноги с воспоминанием о сотнях увиденных ног, протянутых из окон такси дремлющими водителями.

— Вон, там море, — оживляется Ж.

Ненадолго показалось, и опять железная дорога отдаляется от большой воды. Капельки дождя стекают по стеклу. Вот что видно из моего окна: скалы, джунгли, домики-заброшки, горная речка, брошенные рыбаками сети. Белая птица над серым залитым водой рисовым полем. Вдруг врубается радио, и звучит духоподъёмная песня, как из детства моей бабушки.

Ж. смеётся, переглядываясь с двадцатилетним очкариком.

— Like soviet, — говорит он и тоже улыбается.

Вчера Народная армия Вьетнама отметила 80-летие. В книге о войне («Вьетнам. История трагедии. 1945–1975». — Прим. ред.) сейчас шестидесятые, приходится делать усилие, чтобы читать. Исторические вещи, оторванные от опыта, я тяжело воспринимаю и тем более запоминаю. Да и странно сидеть в безопасности и холодно изучать большую (чужую) трагедию. Не знаю, доберусь ли до конца. Американский автор много критикует собственное правительство, но иногда вынужден описывать и досадные методы партизан Вьетконга, орудовавших на Юге:

Стемнело. Через форточку вдыхаю очищенный дождём воздух, стоя между вагонов. Хорошо.

Иду к своему месту, вагон качает. Накренившись, вижу голубую бабочку на обложке книги у того парня в очках и, заглянув ему через плечо, различаю буквы — «Лолита» на английском. Радуюсь, будто встретил своего старинного друга Костю, с которым мы частенько шутим о Набокове, его шортах, халатах, гостиничных номерах, бабочках, цинизме — и умении описать постельную сцену так, чтоб приморозить твоё либидо.

Ж. уже разговорилась с парнем и посоветовала ему «Анну Каренину». Он спрашивает, не убегаем ли мы от войны? Она отвечает, что путешествуем, — скорее убегаем от зимы. Да, в Париже очень тоже было холодно, но не так как у вас, в России, ла-ла-ла. Я подключаюсь к разговору через проход, подметив, что нужно заполнять паузы, когда Ж. не хватает навыков разговорного английского разобрать, куда заводит беседа. Смутился. Зачем-то сообщаю, что я русский писатель, тоже живу в гостиницах, like Nabokov и даже показываю вот эту заметку в телефоне.

Стыд да и только.

Оказалось, пацан не такой уж и пацан, несколько лет назад отучился в универе в Париже, и вот — любит русскую литературу. Его отец — учитель литературы, а сам он — инженер.

Он тоже сходит в Куинёне. Мы долго стоим в тамбуре, не смотрим друг на друга, пытаясь отойти в своё пространство.

— Сколько вы здесь пробудете? — спрашивает парень на перроне.

— Три дня. Потом поедем в Дананг.

— Я тоже буду в Дананге! Через две недели.

Мне хочется обменяться контактами, но я осаживаю себя. Вот — сейчас — пик короткого приключения в дне, полном других приключений, и иногда стоит оборвать процесс в высшей точке, чтобы не опошлять этюд.

Сибиряк — думаю я, прямо произнося слово в своей голове, обращаясь к самому себе со стороны, — не должен показывать свои заметки и хвастаться, что он писатель. Это уже даже не пьяная болтовня, но просто болтовня. Никакого продолжения. Останется приятная тоска, тяга — вместо похмелья от ненужных встреч.

Парень сел в такси, мы зашли в кассу. Купили билет на двадцать шестое, это будет через три дня, и тоже расположились в такси.

Станция находилась не в самом городе, и через полчаса, выходя из тачки, мы решили, что погода переменилась. Ветер дул такой, что тяжело было добраться до входной двери, приходилось пригибаться.

Гостиница Altara оказалась самым длинным зданием, возвышающимся над городом. На нашем, далеко не последнем, 27-м этаже мелодичным чайником свистит ветер, не стихая ни на секунду. Я сижу сейчас в гостиной, ранней ночью, слушаю зловещее дудение, разное и одинаковое. Бесконечный фильм про человека, который идёт сквозь метель и уже никуда не придёт.

Но если зайти в спальню — в которой уже спит Ж., — там другая акустика. Звук ветра доносится как тихое потрескивание, как если кто-то лопает кругляши упаковочного полиэтилена. Теперь я знаю, что вокруг дома постоянный вихрь, даже если город наслаждается штилем. Самый высокий бетонный фаллос на сотню километров вокруг притягивает ветра с моря и залива.

Мы уже сходили погулять: поужинали у монастыря, прогулялись по набережной. Даже выпили из маленькой бутылки настойку на коньяке, но большую её часть вылили в море.

— Микродозинг!

Потом поднялись на сороковой этаж. Бассейн, который хотели осмотреть, на ремонте, свет не был включён, а от свиста шевелились стены. Зато там оказалось огромное витражное окно, через него было видно город и несколько километров береговой линии.

— Ужас какой! Никогда так высоко не забиралась. Это ведь надо такой пенал в небо построить.

— Вавилон, — соглашаюсь я.

Так назывался дебютный рассказ Тэда Чана. Возникает ощущение, что высокий потолок здесь, на последнем этаже, — небесная твердь, за которой уже нет ничего.

Продолжаю читать книгу в очередном поезде, который везёт нас в Дананг. Южновьетнамского лидера свергли и убили, ведь он стал неугоден всем. Буддисты уже принялись сжигать себя, шокируя гринго и обращаясь именно к ним с этими акциями. Расстреляли яростного католика Зьема, в упор, прямо в бронетранспортёре, хотя он сдался. Всего через двадцать дней был убит Кеннеди. Мне интересно читать, а пересказывать — совсем нет. К счастью, от моего затянувшегося вступления отвлекает проводник, заставив полюбоваться своим изяществом: он ловко стянул чемодан с багажной полки, помогая тётеньке.

Оба дня, один из которых пришёлся на католическое Рождество, проведённых нами в Куинёне, небо было сплошной тёмной тучей. Большую часть шёл дождь, остальное время окружающие часть города зелёные горы испускали густой пар в небо. Ж. читает сейчас «Героя нашего времени», она сказала, что Максим Максимыч называет явление «это гора курится».

Мне представилось языческое божество, огромный рот которого тянет с небес мокрым дымом скопленную растениями силу жизни.

Зимний воздух Куинёна пах августом в Западной Сибири, самым зелёным и сонным временем перед учёбой в школе или институте.

Ночью в свистящем доме нам снились кошмары, днём мы гуляли, любовались множеством водоёмов, радовались, что мы почти единственные беложопые на этих улицах. Застигнутые ливнем, со смехом перебегали от козырька к козырьку. В каждой внезапной кофейне, кафе или столовке при монастыре оказывалось чуть вкуснее наших ожиданий. Все дети махали, завидев нас, бабушки вставали и зазывали в свои магазинчики. Мы плавали вдвоём, и я один, под крапинками капель на воде. Поражался, что никто не купался, неужели никому не известно про этот рай? Как жаль, что нам нужно сделать визаран на днях, и мы не можем задержаться здесь. Слишком хорошо, удобно входить, удобно плыть на любое заданное расстояние, даже в ветреную погоду пляж защищён от сильных волн полуостровом и горой, образующими заводь.

Вот пунктирно некоторые зарисовки:

— Собираясь побрить голову и лицо, зашёл в аккуратную парикмахерскую. Молодой парень, скроливший мобильник в просторном зале, нехотя оторвался и жестами объяснил мне, что у него только ножницы, никаких машинок или опасных бритв. Третья парикмахерская мне подходила; сидя в кресле, глядя на настенные отрывные календари, показывавшие позавчерашний день, осознал в очередной раз: в этой жизни спешить некуда.

— Первоклассницы окружили нас и закричали: «What’s your name?», и, когда я ответил по-вьетнамски: «Меня зовут Женя», они издали визг на такой частоте, будто сам Джастин Бибер (я б не вспомнил его имя, если бы вьетнамцы так часто не помещали его как референс на своих парикмахерских) подмигнул им со сцены.

— Мы арендовали мопед на день и поехали на полуостров через полуторакилометровый мост. Красота обрушилась со всех сторон: море, горы, водоёмы, древние и свежие постройки; сдувало, приходилось ехать медленно. Но тут чувак на мопеде резво обогнал нас, продемонстрировав лайфхак. Надо пихнуть голову себе подмышку, смотреть на дорогу из-под руля, передвигаясь ниже потока воздуха.

— Посетили музей. Сперва не было ни охранника, ни кассира. Экспонаты стояли, как будто мы пришли сюда в гости к друзьям, ничем не защищенные. Идолов можно было трогать, журналы перелистывать, никакого надзора. Ещё там были пушки, театральные маски. Наконец появилась кассирша и продала билеты. Хорошее место, чудо-место.

— Мы шли по длинному пляжу, моросил дождь. С нами был красивый рыжий пёс, он заигрался и начал покусывать нам ноги, я осадил его каким-то псевдоазиатским междометием. Пёс сразу стал вести себя прилично, держался в метре от нас. Стало слишком тихо, и вдруг — шум и лёгкое «о-ой». Пожилой мужичок упал на мотоцикле, и его телега с несуразным хламом, пустыми пластиковыми наборами пакетов, кусками фанеры опрокинулась. Пока мужичок потирал бока, я пытался поставить телегу, и тут же из белой красивой тачки выскочил парень — помочь.

Наш небоскрёб Altara, как мы сразу и предположили, оказался самым высоким зданием в городе. С некоторых позиций казалось иначе, но, проезжая по длинному мосту, глядя на город со стороны, удалось сравнить.

— Его видно с любого места! — сказала Ж.

...Ж. заварила лапшу, ведь в поезде есть автомат с кипятком. Нам ехать ещё пару часов. Скопилось много работы, и хорошо, что мы пробудем две недели в Дананге, не считая маленьких вылазок в окрестности.

*омонимы — слова, которые одинаково пишутся и произносятся, но имеют разные значения. — Прим. ред.
**омофоны — слова, которые звучат одинаково, но имеют разное написание и значение. — Прим. ред.