Петербургский адрес поэта

В Петербурге на заре минувшего столетия было много «писательских» мест.

Если писатель хотел перекусить, он отправлялся в ресторан «Вена» в соответствии с популярной присказкой: «Если ты трубочист — лезь на крышу, пожарный — стой на каланче, литератор или журналист — ступай в „Вену“». Про частого посетителя заведения Александра Куприна говорили: «Ах, в „Вене“ множество закусок и вина, вторая родина она для Куприна». Там до 15:00 подавался знаменитый «поздний петербургский завтрак», он стоил 1 рубль 70 копеек, а его счëт включал: сам завтрак — 75 копеек, графинчик водки — 40, две кружки пива — 20, чаевые официанту — 20, чаевые швейцару — 15 копеек.

Если хотелось поговорить с коллегами о литературе, их можно было встретить в «Бродячей собаке». На вечеринке-открытии в новогоднюю ночь 1912-го там присутствовали Анна Ахматова, Николай Гумилëв, Константин Бальмонт, Игорь Северянин, Михаил Кузмин, Саша Чëрный, Осип Мандельштам, Георгий Иванов. Столь достойная компания подбиралась практически каждый вечер.

Если писатель искал ночлега, у него не было другого варианта, кроме гостиницы «Пале‑Рояль» в самом центре Петербурга. Кстати, именно там Маяковский познакомится с Куприным в сентябре 1915-го в номере у Бориса Лазаревского. «А я думал, вы маленький и толстенький», — скажет Куприн.

В 1876 году на Пушкинской улице, по соседству с домом 18, Александр Иванов, тогда молодой, тридцатилетний выпускник Академии художеств, строит меблированный дом Анне Петровне Рот, жене полковника и известной домовладелице. До самой революции дом неоднократно будет перестраиваться, менять владельцев, но не поменяет своего назначения: гостям тут всегда рады.

Авторы «Практического путеводителя по Санкт-Петербургу» за 1903 год в рекламе «Пале‑Рояля» на Пушкинской улице, дом 20 (близ Невского), пишут о наличии 170 меблированных комнат, отдельно уточняя, что в них есть электричество и постельное бельë, по цене от одного рубля до десяти рублей в сутки и от пятнадцати до двухсот рублей в месяц. Предлагаются также «домашние обеды из самых свежих продуктов», а «омнибусы меблированного дома высылаются на все вокзалы железных дорог». Отдельно просят не верить извозчикам, если те будут утверждать, что свободных мест в гостинице нет или еë ремонтируют. Ушлые извозчики имели связи с другими гостиницами и предпочитали возить незадачливых туристов по своим адресам.

«Пале-Рояль» представлял собой своеобразный петербургский Парнас. Здесь останавливались и подолгу жили Антон Чехов, Александр Куприн, известный драматический актëр Мамонт Дальский, Фëдор Шаляпин и другие писатели, артисты и музыканты.

Вот какой гостиница запомнилась Шаляпину, жившему здесь в 1895 году: «„Пале-Рояль“ — огромное здание, напоминающее цейхгауз, приют артистической богемы Петербурга. В моё время сей приют был очень грязен, и единственное хорошее в нëм, кроме людей, были лестницы, очень отлогие, по ним легко было взбираться даже на пятый этаж, где я жил в грязной комнате, напоминавшей „номер“ провинциальной гостиницы...

В портьерах, выцветших от времени, сохранилось множество пыли, прозябали блохи, мухи и другие насекомые. В тëмных коридорах всегда можно было встретить пьяненьких людей обоего пола. В общем же, в „Пале-Рояле“ жилось интересно и весело».

Есть одна история, связанная с Шаляпиным и этой гостиницей. В отеле долгое время проживал Мамонт Дальский, известнейший драматический актëр, настоящая рок-звезда начала XX века, игрок, кутила, сердцеед и далее по списку. И вот однажды, когда Дальский должен был выступать на каком-то балу, устроенном Санкт-Петербургским университетом, за ним в эту самую гостиницу приехал один из организаторов того бала — впоследствии знаменитый актёр Василий Качалов (его собаке Есенин посвятил стихотворение «Дай, Джим, на счастье лапу мне»).

Приехав, Качалов обнаружил, что Дальский пьян в стельку и выступать ну никак не сможет. Тогда Дальский сказал, чтобы Качалов не расстраивался: он пошлëт вместо себя своего друга. И послал. Фëдора Шаляпина. В общем, публика на балу не очень расстроилась.

В ноябре 1912 года Владимир Маяковский впервые приезжает в Петербург, тогда ещë в качестве художника, по приглашению общества авангардистов «Союз молодëжи». На тот момент он уже полноправный участник объединения «Гилея», в которое входят братья Бурлюки, Алексей Кручëных, Велимир Хлебников, Бенедикт Лившиц.

Маяковский поселился в номере 126. Поэт находился не в лучшем финансовом положении и снимал, как вспоминала одна из его любовей Софья Шамардина, скромный маленький номер в гостинице «Пале‑Рояль».

Вот что она писала в своих мемуарах: «Маленький номер с обычной гостиничной обстановкой. Стол, кровать, диван, большое овальное зеркало на стене. Зеркало помню потому, что вижу в нëм Маяковского и себя. Подвëл меня к нему, обнял за плечи. Стоим и долго смотрим на себя. „Красивые, — говорит. — У нас не похоже на других...“ В этом номере хорошие бывали у нас часы. И когда появлялись деньги — то обязательно был рислинг и финики. При этом можно было не обедать — это не обязательно».

Вообще, Софья Шамардина достаточно известная личность Серебряного века. В неё был влюблëн Северянин, в неë был влюблëн Чуковский.

Чуковский сильно переживал в вечер знакомства Маяковского и Шамардиной. Они тогда все вместе сидели в «Бродячей собаке», и Чуковский постоянно твердил, что уже поздно, а ему ещë провожать Софью (или Сонку, как ласково называли еë знакомые) домой, на что Маяковский ответил: «Я провожу».

И проводил.

Позже Чуковский напишет в письме к писателю Сергееву-Ценскому: «Водился осенью с футуристами. Теперь же, после того как Маяковский напоил и употребил мою знакомую курсистку (милую, прелестную, 18‑летнюю), и забеременил, и заразил таким страшным триппером, что она теперь в больнице, без копейки, скрываясь от родных, — я потерял к футуристам аппетит...»

Правда, сама Шамардина в своих мемуарах будет отрицать факт заражения «страшным триппером», но про беременность, похоже, Чуковский не соврал. Девушка напишет, что у неë были «преждевременные роды», и уточнит в скобках — «поздний аборт». Факт беременности Сонки от Маяковского подтверждает и Игорь Северянин. Она вместе с Маяковским и Северяниным ездила в поэтический тур 1913 года, где исполняла стихи обоих. С середины этого тура Северянин сбежал, потому что Маяковский, по его словам, стал «раскрашиваться», то есть рисовать на щеках собачек и прочие самолëты, приметы кубофутуристов. Сонка уехала вместе с Северяниным.

«...Вернулись вместе из Одессы в Питер, — вспоминает Северянин, — с вокзала я увез еë полубольную к себе на Среднюю Подьяческую, где она сразу же слегла... ...После визита врача была отправлена в лечебницу на Вознесенском проспекте (против церкви). Официальное название болезни — воспаление почек. Выписавшись из больницы, Сонка пришла ко мне и чистосердечно призналась, что у неë должен был быть ребëнок от В. В.».

Маяковский называл «Пале-Рояль» своим петербургским адресом. Так, в письме к матери от 23 ноября 1913-го он пишет: «Милая, дорогая моя мамочка. Я по вас соскучился. Придëтся ещë жить в СПб. (2 декабря спектакль моей трагедии.) (Речь идëт о трагедии „Владимир Маяковский“. — Прим. авт.) Мамочка, за свидетельством попросите зайти в училище Олю, а деньги, пожалуйста, перешлите мне сюда, а то я к первому весь выйду и сяду на мель. Целую крепко Вас, Олю, Люду. Володя. Мой адрес: СПб., Пушкинская ул., гостиница „Пале-Рояль“, № 126».

Вскоре с деньгами всë наладится. Во всяком случае, трагедия «Владимир Маяковский» пройдëт с аншлагами. Кроме этого, какие-то деньги Маяковский зарабатывает на публичных лекциях и диспутах, которые активно посещает столичная публика: футуристы в Петербурге тогда ещë в диковинку.

Да и рекламировать свои мероприятия они умеют. Так, перед лекцией Давида Бурлюка «Пушкин и Хлебников» была устроена следующая рекламная кампания (далее цитируем статью из газеты «Россия», которая называется «Ненормальные на свободе»): «3 ноября появились на Морской улице два футуриста с раскрашенными физиономиями: у одного на щеках нарисовано было по кольцу зелëного цвета, у другого выбритый подбородок был выпачкан суриком. Оба были в цилиндрах, с белыми хризантемами на левом локте и пальто. Встречные награждали этих футуристов эпитетами, от которых не поздоровилось бы здоровому человеку. Накануне этих же футуристов видели на Каменноостровском». Один из футуристов — Давид Бурлюк, второй остался неизвестен, может, это был и Маяковский, — во всяком случае, с Давидом он тогда приехал на Морскую и на лекции присутствовал.

Прямо из «Пале‑Рояля» Маяковский ездит на выступления на Бестужевские курсы, в Психоневрологический институт, в зал Соляного городка, в Троицкий театр. Благо расположение гостиницы очень удобное.

«Пале-Рояль» будет петербургским домом Маяковского, пока в июле 1915-го на пересечении Литейного и Невского (недалеко от «Пале‑Рояля») поэта не окликнет знакомая, Эльза Триоле. Она скажет ему, что совсем недалеко, на Жуковского, 7, сняла квартиру её старшая сестра Лиля вместе со своим мужем Осипом и им просто необходимо познакомиться. Маяковский пойдëт в гости, а чуть позже и переедет в эту самую квартиру («— Прохожий! // Это улица Жуковского? // Смотрит, // как смотрит дитя на скелет, // глаза вот такие, // старается мимо. // „Она — Маяковского тысячи лет: // он здесь застрелился у двери любимой“. // Кто, // я застрелился? // Такое загнут!»), но это уже совсем другая история.