Топонимы; масштаб, часть четвёртая

Миша Лебедев позвал нас скататься в Хюэ — бывшую столицу императорского Вьетнама, где проживала династия Нгуен. Их фамилия стала самой известной и распространённой. Но подлинной целью был город-призрак с целыми кварталами гробниц и захоронений — небольших серых с красным и синим построек с алтарями и маленькими святынями, исписанными китайскими иероглифами, пустых полых зданий и веранд, созданных для мёртвых людей.

В каких-то стенах и тайниках уже был припрятан фамильный прах, а некоторые «дома» только ждали своих первых покойников. Миша недавно купил себе камеру среднего формата (это значит, у неё размер кадра в четыре-пять раз больше, чем у нашего фуджика, на который мы с Ж. делаем снимки к этим заметкам¹) и хотел отфотографировать меня среди этого мрачного великолепия.

— Ну ты не брейся! — такое было наставление.

Позавтракали, прыгнули на мопеды: Миша со своей женой, я — со своей.

Ехать три часа. Потом час до Хюэ, там и переночуем.

По дороге Ж. накидывала мне некоторые факты:

— гробницы строятся на деньги уехавших после падения Сайгона вьетнамцев — они закрепились в США и Австралии и считают себя почти иностранцами, но высылают деньги оставшимся родственникам из уважения к утраченным корням;

— получив эти деньги, родственники строят вот эти роскошные могилы;

— правительство региона уговаривает людей остановиться застраивать окрестности города кладбищами, инвестировать в постройки для живых...

Когда вспоминаешь тягостный день, обычно до точки невозврата он кажется либо подозрительно радостным, либо пропитанным дурными предзнаменованиями. Настроение было скверное, и я устал от поездки.

Дожди и промозглая погода, не прекращающаяся день за днём, не отвадили меня от купания в море, и мне продуло шею и дельтовидные мышцы. Каждый поворот головы давался с трудом. Я думал про итоги года, которыми как будто ещё неистовее, чем обычно, люди засирали соцсети, мысленно спорил с ними: нельзя ничего подводить, пока не наступил следующий.

Даже заголовок такой писать нельзя!

Разминая затёкшее тело среди мрачных построек под затянутым тучами небом, я затревожился.

— Идём куда-то туда! — указал Миша.

— Хэлло! — заорали в два голоса подростки с мотоцикла, проносясь мимо и одновременно показывая нам жест «фак ю».

— Син чао! — отправила Ж. воздушный поцелуй в ответ.

Опять повисла трупная тишина. Я тревожился за мопеды, которые оставались тут среди кошмара, — какой-нибудь дух оседлает моего коня и уедет жить моей жизнью, тогда как я останусь здесь. Нам с Ж. придётся усыновить пару детей-призраков. Может, не так уж и плохо.

Жёны увлечённо болтали о том, что марафоны желаний больше не работают. Теперь тренд на приятие состояния и умение быть в потоке. В общем, мы разбились на однополые мини-команды. Миша тоже, казалось, пригрузился, не спешил делать первые снимки. Вышли на берег и увидели вдалеке стадо буйволов, рыбацкие лодки, заветренные хвойные деревья и пальмы.

— Давай начнём здесь.

Плёнка для среднего формата дорогая, Миша каждый кадр сперва проверял через экспонометр на айфоне, а иногда просил меня сделать пробный снимок в полуавтоматическом режиме, чтобы свериться в настройках для своей старой, но почти идеально-нетронутой Mamiya.

Перед тем как снова занырнуть в мёртвый район, мы остановились у разрушенных туристических построек. Несколько туалетных кабинок, бассейн, наполненный дождевой водой, пара голых стен бунгало.

— Здесь не имеет смысла что-то строить надолго. Все здания сразу рассчитаны на гниение, — сказал Миша. — Всё покрывается плесенью.

— Кроме гробниц.

В траве под пальмами и соснами трепыхалась птичка. Мы вчетвером встали над ней, воздух загустел.

— Она застряла? — сказал Миша.

Я наклонился, чтобы помочь ей выбраться. Снял с себя жилетку. Вдруг я увидел, что ноги птички уже превратились в месиво. Это была родственница ласточки, и в неё вцепились зубья из металла. Хотелось, чтобы один из товарищей начал что-то делать правильное сейчас — вместо меня.

— Или она в капкане.

Я накрыл её жилеткой, чтобы не трепыхалась. В это время Ж. гуглила, как раскрыть капкан. Миша предположил, что их ловят, чтобы потом отпустить. Нет, это явно не птица для монастыря, которую ты выпускаешь на волю, очищаясь от грехов, а птица — блюдо в ресторане. Второй капкан, который я не увидел, щёлкнул рядом с пальцами, сцапав жилетку. Мне удалось раскрыть его по инструкции, которую показала Ж., но второй капкан, с птичкой, был как бы спрятан ниже уровня земли и оттуда цеплялся тросом. Что бы я ни сделал, ей бы стало только больнее.

— Это он? — сказал Миша с испуганным презрением.

Браконьер бесшумно подъехал на своём мотоцикле и ждал, когда мы отвалимся от его добычи. Он был готов к бегству, но страшно ему не было. Наверное, он уже не раз получал палкой от «кузнечика» — так, по словам Миши, называют полисменов в зелёной форме. Браконьер напоминал школьных изгоев, которых нехотя опускали, но им было всё равно. У них была какая-то своя основная жизнь за пределами школы, и на этих изгоях была большая ответственность. В каких-то семьях они подростками становились главой семьи. Браконьер улыбался от напряжённого ожидания. Маска.

— Братан, отпусти её, а! — сказал Миша отчаянно и по-русски.

***

В Хюэ всегда дождь — так сказала Катя.

Мы заселились в маленькую гостиницу, которую Миша уже знал, и, оставив байки, пошли прогуляться. Зелёный город, одно-двухэтажный. Старые стены, каналы, и школьницы завизжали и показали Ж. пальцами жест, какой делает в американских фильмах коридорный, намекающий на чаевые.

— Что это значит? Они хотят денег? — спросила Ж.

— Нет, это значит, что ты клёвая, — ответил Миша.

Я уже выпал из разговора и дня. Поужинав, внимательно рассмотрел карту с телефона Ж., запомнил путь и побрёл домой. Свой телефон у меня есть, но без местной сим-карты. Я оставил его в номере, чтобы заниматься по вайфаю вьетнамским и доделать кое-какую работу.

— Вы гуляйте, не спешите.

Завтра Новый год, большой праздник, почти как Восьмое марта. Вид окровавленных птичьих ножек застилал радость от вышедшего сегодня видеоклипа моей группы, от радости писать эти заметки. «Это тоже часть приключения», — напомнил себе. Впечатление года! Какая же это всё лицемерная поверхность. Вдруг по улице — один за другим — огромная шеренга велосипедов с паланкинами. Рябь на этой поверхности. Рикши в ярких жилетках катили пассажиров, азиатских туристов, как сраных вельмож. Я остановился и принялся хлопать им. На меня никто не обратил внимания.

Пошёл дальше и вдруг наткнулся на маленькое кафе на углу дома. Здесь я дважды ел двенадцать лет назад, и это было моё первое большое путешествие. Город не помню, но хорошо помню это кафе. Я увидел себя — сидящего там двадцатисемилетнего парня с молодой невестой. Тогда у меня была с собой мини-книжка «Спутник вегана», которую мы использовали, чтобы получить постную еду в кафе в разных странах. А ещё мы покупали бумажные карты местности.

Перед сном Ж. намазала мои плечи согревающей мазью, и я проспал двенадцать часов. Во дворец мы не пошли, но посмотрели на него снаружи. Ехали несколько часов под дождём, отстали от Миши и Кати. На подъезде к Данангу остановились на серпантине, чтобы полюбоваться водопадом. Я пытался вспомнить, что прочитал в этом году, чего было хорошего. Вряд ли птичка ещё жива, — наверное, она сейчас сама браконьер или, может, переродилась в мини-приложение или в китайского поэта. Полюбуйтесь фрагментом водопада и вы; вид этой пенящейся воды подходит к любой <нрзб>.

Сегодня православное Рождество. Уже семь дней каждое утро я записываю простенькую песню на диктофон, накладываю свой голос на музыку, что присылает мой напарник по этой афере, и мы выкидываем демопесню в маленький закрытый телеграм-канал. Осталось сделать 358 песен до конца года, а потом выпустить самый масштабный альбом в жизни. Он рождается едва заметно, но всё же делает дни размереннее и наполняет смыслом. Наше упорное творчество нависает над днями, как национальный флаг, красный с жёлтой звездой, по которому мы определяем переулочек, где живём.

Пока я пишу песню и учу-повторяю вьетнамские слова, Ж. занимается своей работой — вёрстка книги, дизайн. Потом мы завтракаем и гуляем по району, чтобы изучить фрагмент города, который покинем уже послезавтра. В двух кварталах есть уютная прачечная, и там потеряли два носка от наших пар. В следующий раз, сдавая бельё, Ж. принесла им эти отдельные носки и оставила, чтобы сотрудница поискала к ним вторые. Когда Ж. попыталась получить носки обратно, утеряны уже были все четыре штуки, зато при помощи русско-вьетнамского переводчика в телефоне нами был получен занятный ответ: «Извините, но нам плевать :(((((!» Этот инцидент не научил нас уму, и вот они уже постирали мою джинсовку так, что та подсела.

— Напиши им отзыв, пожалуйста! Как это? Единственное, что от вас требуется, — постирать бельё. Но вы и это не можете сделать нормально!

— Я говорила, что так будет. Я говорила!

В пяти минутах ходьбы — красивый буддийский храм с высокой пагодой. Рядом вдоль дороги продаются глиняные Будды, посуда, цветочные горшки и клумбы, а ещё среди этих поделок подозрительным образом затесалась секс-игрушка свинья по типу копилки, только с похабным круглым ртом вместо прорези на спине. С монахами живёт пёс породы далматинец. Раз он провёл нам с Ж. экскурсию по территории и дважды ходил с нами на променад за её пределы. Мы стараемся нагуливать хотя бы семь-девять километров ежедневно.

Пару раз я купался на ближайшем к дому пляже, и это было достойно, но всё-таки лучшим остаётся маленький потаённый пляж у святыни под горой Шонча. Если ехать от нашей хижины, нужно перемахнуть мой любимый панорамный мост, потом маленький мост над рыбацкой заводью, обогнуть гору, проехать под гигантской Леди Буддой и ещё метров пятьсот по серпантину.

Начнётся забор из рабицы, и вдруг — дырка в этом заборе, у которой днём всегда несколько мопедов рыбаков. На деревьях над забором и на самом заборе часто можно встретить обезьян, кучкующихся небольшой семьёй. Они боязливо-любопытны к людям. Когда отходишь — самая смелая запрыгивает на руль и, если что-то из еды лежит в бардачке, обязательно забирает себе. Но в нашем мопеде не предусмотрено такого бардачка ниже руля, только закрытый на ключ, под сидушкой. Одно развлечение для обезьян — смотреться в зеркало заднего вида и, согласно Фрейду, формировать своё эго через отождествление с собственным изображением.

Маленькие крутые ступени ведут вниз, мимо столика и гамака под пальмами, алтарей, прозрачного бокса для пожертвований и деда, который там часто ошивается: подметает или отдыхает с блаженной полуулыбкой. Он всегда рад нас видеть, и мы обмениваемся приветствиями. Думаем, он помнит нас с прошлого года, ведь мы приезжали сюда в любую погоду почти каждый день. В пасмурные дни, когда его и никого вообще не было, мы отходили на полсотни метров и купались голые.

Под маленькой святыней почти всегда спокойная и чистая вода, а в нескольких километрах виднеется вся туристическая линия с гигантами-отелями. Как будто смотришь на Вавилон из рая. На выходе из моря можно смыть с себя соль, сполоснувшись в ручье, стекающем с горы. Вода в ручье чистая, но на его дне и берегах мешки с цементом, застывшим в бетон, старые покрышки, кирпичи, а иной раз попадается торчащий из-под земли кусок арматуры. Ложка дёгтя присутствует, один дед тут не всегда справляется.

Прежде, проживая в туристическом районе, я был озадачен обилием русских кружков по интересам. Раз зайдя за компанию на занятия по актёрской импровизации, где педагогом оказался безупречный преподаватель-айтишник со скобами на зубах, познакомился с земляком из Кемерова. Он стал заманивать к себе на занятия по йоге и сёрфу. Это было слишком, йогой я занимался дома в одиночестве и был уверен (сейчас уже не настолько), что коллективные занятия противоречат духовной практике.

Вечерами я ходил в бар, где познакомился с концертным директором из Петрозаводска. «Я хочу показать им, что Россия — не страна-агрессор, а у нас есть своя культура!» — этот чувак арендовал клуб, чтобы транслировать на проекторе русские фильмы с английскими субтитрами (он их прописывает сам). Я не смог тогда пойти на показ в связи с какой-то работой, но Ж. сходила на фильм с Юрой Борисовым и Никитой Кукушкиным в главных ролях и осталась под впечатлением от пяти зрителей.

В частности, как безучастно смотрела в экран ряженая эскортница-вьетнамка с коленок пузатого деда-австралийца, который, в свою очередь, больше был увлечён спутницей, нежели культурной миссией парня из Петрозаводска.

Миша Лебедев занимается боксом. Я тоже пошёл. Зал на свежем воздухе под навесом, по соседству с очередным храмом. Хорошая разминка, которая длится больше часа: бег трусцой, задом, боком, прыжки, приседания... После вечеринки, которую владельцы устроили накануне, татами в пыли и листьях, спонтанная уборка не особо помогла, мои вещи лежат прямо на ящиках местного пива...

Занимаются несколько русских и пара иностранцев, тренер — ростовский парень по имени Макс, очень мощный бородач — дублирует команды на английском, но иногда случайно добавляет вьетнамские числительные. Со стены на нас смотрит дедушка Хо, под его надзором не забалуешь. Несколько жестоких кругов: бью кувалдой по покрышке, тягаю гири, бросаю шар, потом упражнения на пресс и спину, отжимания. Только на втором часу тренировки начинаем отрабатывать движения. В глазах темнеет, и заставляю себя увидеть ближайшее будущее — как нырну в горную реку у водопада и поплыву в холодной воде, глотая её, омолаживаясь.

Последние несколько дней дождей не было. Вьетнамцы одержали победу над Таиландом и стали чемпионами по футболу среди стран Юго-Восточной Азии. Несколько раз нас звали присоединиться к празднеству, но я обычно лишь вежливо отвечаю на приветствие и иду дальше: не тот режим.

***

Новая точка — ехать час. Дорога петляет по живописным местам, под горами, над голубой рекой. Дамба, деревеньки, буйволы, купающиеся в луже. Сквозь чей-то огород Миша ведёт нас к новому водопаду. Сперва надо перейти участок реки вброд, у меня над головой пакет с вещами и техникой: теперь нужно таскать с собой и диктофон, и телефон со скачанной музыкой, и фотоаппарат. Воды по пояс, держу кроссовки на весу, несколько раз рисково кренюсь, камни вонзаются в стопы.

Миша и наши жёны в кроксах, только я неудачно обулся. Теперь нужно преодолеть частную территорию, ветхие домики, грядки, на установленных хозяином знаках повсюду нацарапаны указатели к водопаду. Несколько раз попадается надпись на вьетнамском, а потом и на английском. Частная территория, ла-ла-ла, переведите по этому номеру тридцать тысяч донгов. Ж. оставила кошелёк в багажнике, а у меня есть только пятьдесят восемь. Самого хозяина нет, я над одной из калиток вижу пятиконечную звезду и цепляю к ней купюры.

Наконец мы оказываемся на одном из лучших водопадов, что я видел. Нырять в тёмно-синюю заводь предстоит с камня высотой в трёхэтажный дом. Во мне граммов пятьдесят водки «Ханой» (29,5 градуса) и порция дуриана. Обычно эти кайфы мы не совмещаем, но сегодня особенный день — перед очередным путешествием. Первым прыгает Миша, а через несколько секунд в бездну лечу я.

Третий месяц в путешествии: до Вьетнама мы ещё побывали в Японии, где снимали видеоклип. Первый раз я надолго — приблизительно на полгода — уезжал из России в 2012 году, накануне одного из активно рекламируемых концов света. Потом ещё было несколько поездок, почти каждый год: на пару недель, месяц, четыре месяца, около пяти. Похоже, что мне тяжело усидеть на месте. Тоска по родине каждый раз приходит дней через пятьдесят, и иногда за работой можно не сразу распознать этот непрерывный нервозный шелест.

— Пожалуйста, два горячих кофе. Без сахара, — говорю я.

Часто давали не то. Кофе со льдом, иногда без, но не горячий. «Nóng, nóng», — пытался протестовать я. На что получал неопределённые покачивания головой.

— Ну что за расисты? Или я неправильно говорю?

— У тебя разве нет друзей, которые не умеют сказать «нет»? Дело не в том, что они расисты, а в том, что ты учишь язык и всё равно не получается договориться. На это злишься.

Ж. была права. Я оставил недоумевающей девушке деньги и свой нетронутый холодный кофе, скорчил мученическую рожу и представил, что я могу обойтись без наркотика и ритуала. Не получалось, вот бы выпить его в Петербурге или Калининграде, а ещё лучше — в отчем доме в посёлке Металлплощадка. Я даже пнул несколько раз какой-то дорожный знак от обиды.

— Извини, что я истерю.

— Ничего, бывает.

— Ну не зря у тебя диплом психолога. Впервые пригодился! — сказал я.

Ж. пообещала при помощи телефона заполучить нам горячий кофе. Я стоял у порога локального заведения и не верил. Удалось, мы пили крепкий напиток из маленьких чашечек, глядя на высокую кольцевую автостраду.

— Ну всё.

— Пошли?

Погода испортилась, пока выселялись. Пробежали под дождём до такси, завезли чемодан к друзьям. Поехали в Хойан — налегке.

***

В такси не открывались окна, я смутился и задремал в духоте. Умирающий на дороге пёс, которого мы встретили по пути с водопада, приходит ко мне последние дни на границе сна. Смотрит в глаза. Асфальт измазан кровью, нижняя часть туловища уже омертвела вместе с лапами, псу оставалось несколько минут, максимум — час. Вьеты собираются вокруг. Ж. говорит: «Он принимает смерть так безропотно». Я очень медленно веду, почти не разговаривая, до дома. Потом пошли другие образы. Закорючки какие-то, связанные с отдыхом и работой, рукотворные тексты, примитивные картинки. Через полчаса мы приехали в Хойан, в небольшую гостиницу на краю городка, и я уже совсем забыл, кто я такой и что было утром.

— Хэллоу! Хэллоу! Хэллоу!

Хозяйка порхала вокруг в припадке истерической доброты.

— Сэнк ю! Сэнк ю! Сэнк ю!

Паспорта, наличка, вопросы о еде. Отметили в бумажке, подобной миграционному листу, чего хотим на завтрак. Да, есть растительные блюда, обязательно приготовим, да, тофу докупим! У нас есть экскурсии, может быть, хотите прокатиться на буйволе через Японский мост? Только не заказывайте обратный «граб», зачем же вы приехали на нём?! Мы вам сами всё вызовем, лишь скажите, в аэропорт вы потом или в Дананг?! О нет, спасибо! Нам не надо экскурсий, только мотик на два дня возьмём. Ну вот и заселились, есть уютный балкон, идти всего десять минут до пляжа, там безлюдно и очень хорошо. Песок белый, а вода голубая. Волны большие, но занырнуть в них можно. Всё это — почти даром. Рабочего стола нет.

Собираемся не работать, но сейчас мы подготавливаем две книги к печати и ещё что-то там по одной из других халтур. Чуть-чуть поработаем, да? На пару часов скрючились. Разогнулись и поехали в город. Ранний вечер, красивый город. Ж., как повелось, делится самым важным, нашёптывая факты на ухо, пока я везу нас:

— город Хойан внесён в наследие ЮНЕСКО, а c XV века является оживлённым торговым портом, частью Великого шёлкового пути;

— две трети зданий или даже больше — сохранившиеся древние строения;

— крытый Японский мост изображён на купюре номиналом двадцать тысяч донгов.

Много красивых женщин, много европейцев, много велосипедистов — вот что вижу я. Деды, молодёжь. Всюду туристы: пешие, на великах, на мопедах, ходят, сидят, бегут, пьют пиво, едят, смотрят палёные кроссовки и выбирают статуэтки.

Тормознёшь, и сразу вылезает парковщик, пытаясь мелком пометить твой байк и взять с тебя десятку. Цены варьируются от привычных нам до почти московских (ориентируюсь только по заведениям и блюдам с пометкой Chay, или, по-плебейски, Vegan).

Что же тут происходит в высокий сезон? Центр — нескончаемый большой рынок. Много жёлтых стен, красивые каменные мостовые, каналы, лодки, китайские фонари и иероглифы. Скоро начнётся паника, чувствую давление изнутри собственного черепа. Останавливаюсь возле туалета, но в секунду откуда ни возьмись выбегает тётенька-продавец и грозно машет руками. Загородил её товары.

— Nhà vệ sinh! Ту минит, — ворчу я, указывая на WC, но тётя уже тянет руль.

— Только я подумал, что это более культурная версия Арамболя... Индусы и те поссать бы мне всегда дали.

— Ещё Хойан называют вьетнамской Венецией. Власти пропагандируют велотранспорт, чтобы город был экологичным...

— Ладно, поссу за городом. Экологичнее будет. Там, где буйволы паслись.

Да что же это. Дышу глубоко, мне ещё нужно контактировать с людьми. Нам выдали большой и удобный мотоцикл. Не привык к габаритам. Веду медленно, и всё равно кажется, что не справлюсь, птичка и пёс — это были предупреждения от духов. Затаись. Не затаился.

У нашего фотоаппарата заклинило тумблер «вкл./выкл.». Одна из целей трёхдневной вылазки в Хойан — починка в одной мастерской — магазинчике подержанной техники. Вторая — посетить русского кинезиолога, которого Ж. для меня посоветовала подруга. Аппарат в ремонте, а я на кушетке. Кинезиолог пахнет потом и почёсывает голову. Стараюсь не дышать, слегка брезгую, но скорее доверяю ему. Он чешет голову, как чешут её только псы и увлечённые своим делом люди. Соображает моментально, тело «читает».

— Я сейчас проверю каждый орган. Напряги. Ага, ещё раз. Толкай ногой. Перевернись. Давай плечо.

Он заявляет, что проблема с тазом не из-за коленей и травм, а из-за простаты, в которой очень давно есть хроническое воспаление. Едва уловимое, скрытое.

— Ну да, поэтому и дети не рождаются, похоже.

— Пробуете? Смотри, она подчиняет себе остальные органы. Сколько ты их ни разминай — всё равно, пока там есть воспаление, достаточно лечь спать, за ночь простата всё вывернет так, чтобы они ей помогали.

— Простата — это же чувство вины? — спрашиваю я.

Вспоминаю безропотного пса и свои заметки, что я их пишу в радость и мне за них будут платить. Два развода и как я купил девчонке пиво несколько лет назад, а когда она отказалась со мной поцеловаться, выпил его сам. Свои песни и лёгкую жизнь. Да, я забыл о своей простате. Ей приходится держать в архиве большую вину.

— По психосоматике: чувство вины и вера в своё старение. Но ещё просто скрытые бактерии, — говорит кинезиолог.

Он пообещал выписать какие-то травы. Мы выехали на окраину и увидели, как туриста катают на буйволе. Полупустая поляна, и довольный жирдяй торчит тут, оседлавши зверя.

***

Фотоаппарат отремонтировали, но не идеально. Ж. показала небольшой актёрский этюд о том, как тяжело ей будет включать фотик, держа одной рукой. «Окей, окей, дисконт». Я пытался отдать всю сумму, мастер отталкивал руку, говоря: «Сорри, сэнк ю, сорри, сэнк ю».

Дни прошли, хорошо или не очень. Ворчали друг на друга, разделились на время.

Я поехал на велосипеде вдоль замечательной реки Тхубон. Мост через неё прямо у жилища, заехав под него, попадаешь в тихие места. Крестьяне жгут листья, дети играют и трогают мой велик с приветствиями. Крутил педали, пытался проявить этюд об этом месте. Мало, вдруг мне на всё мало времени. Не успеваю ни работать, ни отдыхать. Не надо было верстать и редактировать, скривившись на постели и на низеньких плетёных креслах. Надо было изучить территорию.

Наша хозяйка, она же тётенька-администратор. Мы не оправдали* её надежд, не взяли ни одной экскурсии. Первый раз на завтрак мы получили кофе и сок, второй раз только кофе, третий раз будем довольствоваться бесплатным чаем из большого термоса. Моцик-лимузин она у нас забрала в пользу европейских парней, а нам дала какой-то старенький мопед. Зато Ж. стало поспокойнее — первое время тётенька постоянно пыталась приобнять её. А пока на велике — еду вдоль чудесной реки, фоткаю лодки, мосты, а ночью будет караоке орать на всю улицу, утром петухи запоют.

Мы отправим пару книг нашего издательства в типографию, я расширю весенний тур группы «макулатура». Фэмили-бизнес идёт, бежит, летит, едет на велосипеде, плывёт на крытой лодке по венам жизненной реки. Завтра летим на юг — греть простату и избавляться от чувства вины.

* Но нет. Сейчас мы вышли на ресепшен, где я редактирую этот текст, и она несёт нам бананы и даже пару кусочков арбуза как прощальный подарок.

¹ Технически у камеры Mamiya RZ67 размер кадра составляет 56 × 70 миллиметров, тогда как у серии камер Fuji x100 — 23,5 × 15,6 миллиметра, то есть разница на самом деле даже чуть больше, чем в 10 раз. — Прим. ред.